по неподатливому стеклу распространяются волны раскаленной добела злобы. Беспомощный и онемевший, он напряг все силы, чтобы… чтобы… Керн сам не знал, что хочет сделать — разве что высвободиться и дать бой надвигавшемуся врагу, хотя понимал, что этот бой уже проигран.

Мысль в его сознании вдруг расщепилась надвое. Это произошло не впервые, но непривычное ощущение настолько ошеломило Керна, что он отключился от происходящего, а нечто — НЕЧТО — невероятное заерзало по всему его телу.

Его захлестнуло уже знакомое чувство неизъяснимой перемены, неописуемой новизны, небывалого восприятия, неведомое никому из людей.

Шагнув в крылатый мир, он трижды сталкивался с этим чувством и трижды с негодованием подавлял его, опасаясь, что вновь станет чужим, но на сей раз отдался новому ощущению. В отчаянной попытке вырваться он сломал преграду, что сдерживала эту новую сущность, непреклонно разраставшуюся в его теле с тех пор, как он оказался в царстве Горы.

Стены стеклянной тюрьмы потускнели и растворились. Спутники Керна, зависшие поблизости в позах преступников у позорного столба, развеялись во тьме. Он уже не чувствовал в руках теплой и почти невесомой Бирны. Все — и даже витая лента, неспешно тянувшаяся к нему сквозь твердую материю, — погрузилось во тьму.

А затем из этой тьмы родился свет, озаривший все вокруг, и Керн не сразу понял, что видит этот свет не глазами, но — непостижимо, невероятно! — всем своим телом, и его новое зрение целиком охватывает окружающее пространство.

«Так видит Гора», — вдруг понял Керн. Как он это понял? Неизвестно. Знание пришло к нему с новым зрением. У них с Горой появилось кое-что общее.

Его бездонным вниманием завладело движение где-то вдали. Теперь он смотрел сквозь облачную Гору и видел надвигавшиеся орды крылатых преследователей, жадных до гибели беглецов из гнезда, видел так отчетливо, будто стоял перед ними. Они были уже рядом, приближаясь к исполинской стене с такой бездумной скоростью, как если бы хотели расшибиться об эту преграду.

Этим же всеобъемлющим зрением Керн видел вокруг себя людей, вмороженных в стекло, тянувшиеся к ним витки огненного монстра и Брюса Гэллама — тот был недвижим, будто каменное изваяние, но двигался вместе с извивавшейся лентой.

Но теперь они — люди — выглядели иначе.

Керн знал их лица, был знаком с очертаниями их тел, но, вооруженный новым зрением, видел их насквозь — и, что страшнее всего, видел не только ожидаемую картину, не только мышечную, костную и нервную ткань. Все это было лишь бледной тенью иного образа — совокупности плоских световых колец. Эти диски накладывались и наслаивались друг на друга, и не было двоих людей с одинаковой компоновкой узора или цвета. Керн понял, что всем известная физическая структура человека, его скелет, его нервы — лишь часть его существа, и не эта часть важна для Горы, ибо Гора правит не формой, но содержанием.

У каждого из летевших к облачной стене было кое-что общее с товарищами. Каждый состоял из цветовых колец, блестящих дуг и полумесяцев, свитых друг с другом и находившихся в едва заметном беспрестанном движении, но по этим кольцам полз блестящий черный круг — точь-в-точь как глаза, что всплывали на поверхность витой ленты, опутавшей Брюса Гэллама, и то были глаза Горы.

Стало быть, вот как Гора транслировала свои приказы. Вот где была точка контакта, превращавшая человека в раба. Но на узниках не было этих черных меток. Оглядев новым зрением свое тело, тоже сформированное из цветных колец и дисков, Керн не увидел циркулирующих пятен, означавших, что он принадлежит Горе.

«Вне всяких сомнений, это существо состоит из стекла, — сказал он себе. — По желанию Горы ее опалесцентное тело может принимать твердую или газообразную форму. Гора умеет открывать и закрывать тоннели и пещеры, как человек открывает и закрывает рот, а ее мозгом, ее движущей силой является бесконечная огненная лента, обитающая в самом центре Горы и обладающая множеством необычных органов восприятия, один из которых есть теперь и у меня».

«Явившись в этот мир, — думал Керн, — мы каким-то образом вызвали циклон — то есть пробудили дремавшие в Горе могущественные силы, — и все потому, что Брюса Гэллама и эту сущность связывает нечеловеческое родство, но сущность эта столь могущественна, столь привычна к покорению разума своих жертв, которыми пользуется как инструментами для создания других инструментов, что перекроила каждого из нас, хоть мы и не заметили этого.

С самого начала во мне зародилось новое чувство. Куа и Бирна тоже изменились. А Сэм? Не знаю. Сэма больше нет. Но я… Я стал другим».

Что-то загадочное шевельнулось в его теле, и опускать глаза не было необходимости: всеобъемлющее зрение доложило Керну, что в нем зажегся свет и завращались пламенеющие кольца. Невероятно гибкие, они растянулись и проникли в стены стеклянного узилища.

Огненная лента, на которой возлежало тело Брюса, нерешительно остановилась и едва не отпрянула. Керн почувствовал ее изумление и необъяснимую, даже противоестественную ненависть, но ощущение было смутным, ведь его разум, еще не переваривший последнее откровение, не был готов проанализировать новые вводные.

«Слишком пластична, — в отчаянии думал он, — плоть слишком пластична, а потому не способна держать форму в условиях неодолимого притяжения Горы». Теперь же сквозь ледяное стекло, намертво сковавшее людей, тянулись два витка пламени: на одном, раскаленном от злобы, лежало человеческое тело, а обладатель другого, еще оторопелый от нежданного открытия, разминал новые огненные конечности, неохотно, но и сладострастно скручивая и распуская бесконечную огненную ленту. То была недоступная человеку роскошь, способность двигаться в твердом, но проницаемом стекле подобно тому, как движется в нем свет, и власть над новым измерением.

Керна опалило ненавистью, словно жаром из кузнечного горнила, и это поветрие разогнало туман, окутавший его разум. Ненависть и ужас. Керн уже встречался с этим невидимым потоком в закоулках своего сознания и помнил ужас, от которого хотелось бежать без оглядки, но теперь ужаса не было. Осталась одна ненависть. Гора предлагала ему помериться силами.

«Теперь мы равны, — говорил себе Керн, — теперь мы сто́им друг друга». Даже в момент опасности он чувствовал, как изменилось его сознание, каким неторопливым и спокойным сделался ход мысли, с какой легкостью его новые конечности преодолевали стеклянную твердь. Если у него когда-то было тело из плоти и крови, это тело уже не принадлежало ему. Если его разум когда-то был ограничен извилинами мозга и контурами черепа, этих ограничений больше не было. Керн превратился в нечто новое, ужасное и прекрасное, нечто выходящее за пределы человеческого понимания.

Понемногу в нем зарождалось торжество.